Неточные совпадения
Вдали вилась пыль — Азамат скакал на лихом Карагёзе; на бегу Казбич выхватил из чехла ружье и выстрелил, с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что
дал промах; потом завизжал,
ударил ружье о камень, разбил его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребенок…
Выходя с фигуры, он
ударял по столу крепко рукою, приговаривая, если была
дама: «Пошла, старая попадья!», если же король: «Пошел, тамбовский мужик!» А председатель приговаривал: «А я его по усам!
Ударили сбоку на передних, сбили их, отделили от задних,
дали по гостинцу тому и другому, а Голокопытенко хватил плашмя по спине Андрия, и в тот же час пустились бежать от них, сколько достало козацкой мочи.
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно
ударив локтем о лед. Лежа на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку…
дай руку…»
— Молчи, молчи, Вера, я давно не видал твоей красоты, как будто ослеп на время! Сию минуту ты вошла, лучи ее
ударили меня по нервам, художник проснулся! Не бойся этих восторгов. Скорей, скорей,
дай мне этой красоты, пока не прошла минута… У меня нет твоего портрета…
— Вот что, Аркадий: если бы мне осмелился такой, как Бьоринг, наговорить ругательств и
ударить при
даме, которую я обожаю, то я б и не знаю что сделал! А ты стерпел, и я гнушаюсь тобой: ты — тряпка!
Знаете что, — перебил он, — пусть он продолжает потихоньку таскать по кувшину, только, ради Бога, не больше кувшина: если его Терентьев и поймает, так что ж ему за важность, что лопарем
ударит или затрещину
даст: ведь это не всякий день…» — «А если Терентьев скажет вам, или вы сами поймаете, тогда…» — «Отправлю на бак!» — со вздохом прибавил Петр Александрович.
Схватил скорее котел и
давай бежать, сколько доставало духу; только слышит, что сзади что-то так и чешет прутьями по ногам… «Ай, ай, ай!» — покрикивал только дед,
ударив во всю мочь; и как добежал до попова огорода, тогда только перевел немного дух.
Ударить по уху так, чтобы щелкнуло, точно хлопушкой, называлось на гимназическом жаргоне «
дать фаца», и некоторые старые гимназисты достигали в этом искусстве значительного совершенства.
И теперь встречаются чиновники, которым ничего не стоит размахнуться и
ударить кулаком по лицу ссыльного, даже привилегированного, или приказать человеку, который не снял второпях шапки: «Пойди к смотрителю и скажи, чтобы он
дал тебе тридцать розог».
У ворот избы Тараса действительно сидел Кишкин, а рядом с ним Окся. Старик что-то расшутился и довольно галантно подталкивал свою
даму локтем в бок. Окся сначала ухмылялась, показывая два ряда белых зубов, а потом, когда Кишкин попал локтем в непоказанное место, с быстротой обезьяны наотмашь
ударила его кулаком в живот. Старик громко вскрикнул от этой любезности, схватившись за живот обеими руками, а развеселившаяся Окся треснула его еще раз по затылку и убежала.
— Боже мой! что я
дам им обедать? Когда теперь готовить? — говорила Женни, находясь в затруднительном положении дочери, желающей угодить отцу, и хозяйки, обязанной не
ударить лицом в грязь.
— Это что? — повторила
дама,
ударив рукою возле графина и рюмки. — Что это, я вас спрашиваю?
— Следует, по закону, безотлагательно… Тысячу рублей, говорят, исправнику-то
дали за это дело, — присовокупил секретарь. — Вот у меня где эта земская полиция сидит! — произнес он затем, слегка
ударяя себя в грудь. — Она всю кровь мою мне испортила, всю душу мою истерзала…
— Мамаша! Еще щука! — кричал ребенок с носа. —
Дай, эту я
ударю, — выпросил он у лодочника острогу,
ударил ею и не попал.
—
Дай только в лоб нацелиться, чтобы верный был выстрел, — шипел Вихров и готов был спустить курок, но в это время вбежал Симонов — и сам бог, кажется, надоумил его догадаться, в чем тут дело и что ему надо было предпринять: он сразу же подбежал к Вихрову и что есть силы
ударил его по руке; ружье у того выпало, но он снова было бросился за ним — Симонов, однако, схватил его сзади за руки.
Видит бог, — продолжал он,
ударяя себя в грудь, — я рожден не для разврата и порока, а для дела, но как тут быть, если моего-то дела мне и не
дают делать!
— Разве же есть где на земле необиженная душа? Меня столько обижали, что я уже устал обижаться. Что поделаешь, если люди не могут иначе? Обиды мешают дело делать, останавливаться около них — даром время терять. Такая жизнь! Я прежде, бывало, сердился на людей, а подумал, вижу — не стоит. Всякий боится, как бы сосед не
ударил, ну и старается поскорее сам в ухо
дать. Такая жизнь, ненько моя!
Князь кричит: «Иван Северьяныч!» А я откликаюсь: «Сейчас!» — а сам лазию во все стороны и все не найду края, и, наконец, думаю: ну, если слезть нельзя, так я же спрыгну, и размахнулся да как сигану как можно дальше, и чувствую, что меня будто что по морде
ударило и вокруг меня что-то звенит и сыпется, и сзади тоже звенит и опять сыпется, и голос князя говорит денщику: «
Давай огня скорей!»
Шатов и ударил-то по-особенному, вовсе не так, как обыкновенно принято
давать пощечины (если только можно так выразиться), не ладонью, а всем кулаком, а кулак у него был большой, веский, костлявый, с рыжим пухом и с веснушками. Если б удар пришелся по носу, то раздробил бы нос. Но пришелся он по щеке, задев левый край губы и верхних зубов, из которых тотчас же потекла кровь.
Как и будешь ты во славном во Новегороде, и ты
ударь челом ему, Новугороду, и ты скажи, скажи ему, Новугороду: а и
дай же то, боже, тебе ли, Новугороду, век вековать, твоим ли детушкам славы добывать!
В унынье тяжком и глубоком
Она подходит — и в слезах
На воды шумные взглянула,
Ударила, рыдая, в грудь,
В волнах решилась утонуть —
Однако в воды не прыгнула
И
дале продолжала путь.
— Вы меня
ударили, — сказал Гез. — Вы все время оскорбляли меня. Вы
дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я мог бы заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно. Не головой вниз — я не так жесток, как болтают обо мне разные дураки. Вам
дадут шлюпку и весла. Но я больше не хочу видеть вас здесь.
Ну, тогда я
дала ему пинка ногой и
ударила бы его в лицо, да он отшатнулся и вскочил.
— Ах ты, окаянный! — кричал старик, и всякий раз с каким-то бессильным гневом, который походил скорее на жалобу, чем на угрозу. — Ах ты, шавель ты этакая! Ступай сюда, говорят!.. Постой, погоди ж ты у меня! Ишь те!.. Постой! Постой,
дай срок!.. Вишь, куда его носит!.. Эхва!.. Эхва, куда нелегкая носит!.. Чтоб те быки забодали… У-у… Ах ты, господи! Царица небесная! — заключал он,
ударяя руками об полы прорванной сермяги.
— Разве кому лучше, коли человек, раз согрешив, на всю жизнь останется в унижении?.. Девчонкой, когда вотчим ко мне с пакостью приставал, я его тяпкой
ударила… Потом — одолели меня… девочку пьяной напоили… девочка была… чистенькая… как яблочко, была твёрдая вся, румяная… Плакала над собой… жаль было красоты своей… Не хотела я, не хотела… А потом — вижу… всё равно! Нет поворота…
Дай, думаю, хошь дороже пойду. Возненавидела всех, воровала деньги, пьянствовала… До тебя — с душой не целовала никого…
— И уже было несколько встреч, совершенно неприятных и даже опасных, — так что Чашин, например, должен был угрожать револьвером, потому что его
ударили в глаз. Он стоит спокойно, как посторонний человек, вдруг подходит
дама и оглашает публике: вот — шпион! Так как Чашин подражать животным не умеет, то пришлось обороняться оружием…
— Voila pour vous!.. [Вот вам! (франц.).] — вскрикнула Анна Юрьевна и, сломив ветку, хотела
ударить ею барона, но тот побежал от нее, Анна Юрьевна тоже побежала за ним и, едва догнав,
ударила его по спине, а затем сама опустилась от усталости на дерновую скамейку: от беганья она раскраснелась и была далеко не привлекательна собой. Барон, взглянув на нее, заметил это, но счел более благоразумным не
давать развиваться в себе этому чувству.
— Да кто ж, черт возьми! — воскликнул он,
ударив кулаком по столу. —
Дал вам право приходить ко мне и анализировать мои чувства и поступки? Я вас одним взмахом руки моей могу убить, Миклаков! Поймите вы это, и потому прошу вас оставить меня!
— Но пойми ты это, — заговорил он,
ударяя себя в грудь, — я желал бы, чтобы ты никогда не была такая, какою ты была сегодня. Всегда я видел в тебе скромную и прилично держащую себя женщину, очень мило одетую, и вдруг сегодня является в тебе какая-то
дама червонная!.. Неужели этот дурацкий вкус замоскворецких купчих повлиял на тебя!
Зато у незнакомца есть одно очень важное преимущество — он
дает много есть, и, надо отдать ему полную справедливость, когда Каштанка сидела перед столом и умильно глядела на него, он ни разу не
ударил ее, не затопал ногами и ни разу не крикнул: «По-ошла вон, треклятая!»
Но вдруг, совершенно неожиданно и без всякой причины, Нестер, предполагая, может быть, что слишком большая фамильярность может
дать ложные о своем значении мысли пегому мерину, Нестер без всякого приготовления оттолкнул от себя голову мерина и, замахнувшись уздой, очень больно
ударил пряжкой узды мерина по сухой ноге и, ничего не говоря, пошел на бугорок к пню, около которого он сиживал обыкновенно.
Но ему говорят, что пора служить… он спрашивает зачем! ему грозно отвечают, что 15-ти лет его отец был сержантом гвардии; что ему уже 16-ть, итак… итак… заложили бричку, посадили с ним дядьку,
дали 20 рублей на дорогу и большое письмо к какому-то правнучетному дядюшке…
ударил бич, колокольчик зазвенел… прости воля, и рощи, и поля, прости счастие, прости Анюта!.. садясь в бричку, Юрий встретил ее глаза неподвижные, полные слезами; она из-за дверей долго на него смотрела… он не мог решиться подойти, поцеловать в последний раз ее бледные щечки, он как вихорь промчался мимо нее, вырвал свою руку из холодных рук Анюты, которая мечтала хоть на минуту остановить его… о! какой зверской холодности она приписала мой поступок, как смело она может теперь презирать меня! — думал он тогда…
При имени Красной шапки казак почтительно съехал с дороги и
дал место Вадиму, который гордо и вместе ласково кивнул головой,
ударил нагайкой лошадь… и ускакал.
— Баба, брат, так баба.
Дай бог хоть всякому такую, — отвечал кузнец,
ударив шутя жену ладонью пониже пояса.
— Не могу! не могу, — говорила Настя,
ударяя себя одною рукою в грудь, а другою крепко держалась за полу смотрительского пальто. — Только
дайте мне показать его отцу. Хоть мертвенького показать, — захлебываясь рыданиями, просила Настя.
— Нет, — громко сказала она,
ударив кулачком своим по колену. — Сначала — я! Ты
дашь мне денег и…
Сорин. Вот хочу
дать Косте сюжет для повести. Она должна называться так: «Человек, который хотел». «L’homme qui a voulu». В молодости когда-то хотел я сделаться литератором — и не сделался; хотел красиво говорить — и говорил отвратительно (дразнит себя): «и все и все такое, того, не того…» и, бывало, резюме везешь, везешь, даже в пот
ударит; хотел жениться — и не женился; хотел всегда жить в городе — и вот кончаю свою жизнь в деревне, и все.
Разлюляев (подходит к Мите и
ударяет его по плечу). Митя!.. Для приятеля… все жертвую… Сам любил, а для тебя… жертвую.
Давай руку. (
Ударяет по руке.) Одно слово… бери, значит, жертвую для тебя… Для друга ничего не жаль! Вот как у нас, коли на то пошло! (Утирается полой и целует Митю.) А это он правду говорит: пьянство не порок… то бишь — бедность не порок… Вот всегда проврусь!
В первую пару сел, как оно и следовало ожидать, молодой человек, распорядитель. С каким лицом он начал мазурку, как поволок за собой свою
даму, как
ударял притом ножкой в пол и вздергивал головой — описать всё это едва ли не выше пера человеческого.
— И я, браток, ночей не спал, было время, и всех по рожам бить хотел! Я ещё до солдатчины был духом смущён, а там оглушили меня —
ударил ротный по уху — не слышу на правое-то. Мне фершал один помог,
дай ему…
— На то вы и образованные, чтобы понимать, милостивцы наши… Господь знал, кому понятие
давал… Вы вот и рассудили, как и что, а сторож тот же мужик, без всякого понятия, хватает за шиворот и тащит… Ты рассуди, а потом и тащи! Сказано — мужик, мужицкий и ум… Запишите также, ваше благородие, что он меня два раза по зубам
ударил и в груди.
Я сам помню, как однажды в сумерки, когда отец мой со священником Петром сидели у окна в кабинете, а Голован стоял под окном и все они втроем вели свой разговор в открытые на этот случай ворота вбежал ободранный Горностай и с криком «забыл, подлец!» при всех
ударил Голована по лицу, а тот, тихонько его отстранив,
дал ему из-за пазухи медных денег и повел его за ворота.
— Нечего делать, — еще раз
ударил по руке и стал молиться Богу. —
Дай Бог час, — сказал он.
— Это я понимаю, я не про то! Ну —
ударил бы по уху, в зубы
дал, что ли, а почему ты трепал, — как будто я мальчишка перед тобой?…
— Ты и твоя бабка мучаете меня! — сказала она, вспыхнув. — Я жить хочу! жить! — повторила она и раза два
ударила кулачком по груди. —
Дайте же мне свободу! Я еще молода, я жить хочу, а вы из меня старуху сделали!..
Смотрю, сколько сил было видеть, снимает он пояс, засучивает руку, которой
ударил меня, нож вынимает, мне
дает: «На, режь ее прочь, натешься над ней, во сколько обиды моей к тебе было, а я, гордый, зато до земи тебе поклонюсь».
—
Давай же мы теперь выпьем с тобой, старина! — сказала Катерина, обращаясь к хозяину. — Выпьем, коли ласково твое сердце ко мне! выпьем за прожитое счастье,
ударим поклон прожитым годам, сердцем за счастье, да любовью поклонимся! Вели ж наливать, коли горячо твое сердце ко мне!
Однако ж думает, дай-ка я
ударю по морде проклятую собаку, авось-либо перестанет выть, — и, взявши кочергу, вышла отворить дверь.
Михайло Степанович не
дал ей кончить, он
ударил ее. Анатоль взвизгнул и помертвел.